Автор: Black Bride
Пейринг: Фурт; Клейн, Финчел, Рэйн
Жанр:
Рейтинг: NC-17
Тайминг: где-то явно после 3х05
Размер: 7000+
Предупреждение: Как я скучала, господи. По своей мозгожвачечности, по формам крупнее драаблов. А еще тут есть рейтинг Оо Инджой!
Something always brings me back to you.
It never takes too long.
No matter what I say or do
I'll still feel you here*.
*Sara Bareilles – Gravity
It never takes too long.
No matter what I say or do
I'll still feel you here*.
*Sara Bareilles – Gravity
Все это было так банально, что просто смешно. И могло случиться уже тогда, но почему-то случилось именно сейчас. Почти все те же люди, что и в далеком феврале – уже позабытом, как пустой, не интересный ни одному психологу сон.
>>читать
А было ли все это? Было расставание с этими любимыми придурками? Были стройные голоса, сливающиеся в плотную сеть а капелла, где ты был лишь очередной ниточкой на фоне яркого рисунка соло одного, самого заливистого, соловья, для которого сеть была не сетью, а только достойным обрамлением? Были слезы, были приступы паники при виде… ой, а вот это, пожалуй, вспоминать не стоит. Как бы далеко Курт ни шагнул за пределы своего страха, воспоминания были не из приятных. И только мысли о свадьбе, случившейся в одно время с теми событиями, компенсировали тот холод, что липкими лапами забирался за воротник и сворачивался на шее ошейником из мурашек.
Теперь кажется, что и не было ничего. Словно целый год слизала языком лиловая корова. Ни белобрысой макушки рядом со жгучей брюнеткой Лопез, ни толстых линз и уродливых – не менее уродливых, чем у Рэйчел, – юбок на пышных формах музы Пакермана.
Горлышко крутящейся стеклянной бутылки отдавало сильным привкусом дежа вю, разбавленного сменой декораций – на этот раз это был их дом, – и приятной теплой тяжестью макушки Блейна на плече. Ну и… в тот раз очередь до него так и не дошла.
Зато Рэйчел и Блейн уже спели несколько дуэтов, пожирая друг друга глазами ничуть не меньше, чем в прошлый раз.
«Им по роли положено», - однажды возразил Финн на репетиции Вест-Сайда. Прозвучало как-то неубедительно. Особенно в свете затянувшегося поцелуя в одной из сцен. Какой-то внутренний таймер говорил Курту, что все допустимые для сцены сроки уже вышли, но губы двух главных героев все еще соприкасались. Видимо, их внутренние таймеры поломались, а может, его спешил. А вот Финн, если и выглядел озабоченным, то только откладывавшимся обеденным перерывом.
Сегодня он снова пел Битлов. «Two of us». Пел так, как никто не умел их петь, обращая солнечную радость в сквозящую светом тоску. Ни к кому не обращаясь, смотря внутрь себя, периодически прикрывая глаза и растворяясь в каждой строчке.
Two of us riding nowhere
Spending someone's
Hard earned pay
You and me Sunday driving
Not arriving
On our way back home…
Пару раз он скользнул взглядом по Блейну, и тот беззаботно улыбнулся. Финну в этот момент показалось, что Курт выпел – как выпил – строчку про «On our way back home» как-то уж больно разочарованно, с вопросительной интонацией. И то ли сегодня у всех поломались не только таймеры, но и все прочие радары, то ли синхронизация произошла лишь у Курта с Финном, но Хадсон готов был поклясться, что личный оттенок в песне уловил только он.
А вот теперь пришел черед этой дурацкой игры. И когда все жаждут зрелищ и веселья, мнение одного, кого эта игра в прошлый раз почти лишила зыбкой надежды на будущее, – не в счет.
Курт со вздохом раскрутил бутылку и стал гипнотизировать горлышко взглядом. Мироздание не могло сыграть с ним злую шутку и за все «хорошее», что уже подкинуло Курту в жизни, в этот раз обязано было смилостивиться и остановиться на Блейне или хотя бы на «проверенной» Бриттани.
Стекло блеснуло в приглушенном свете напольных ламп, расставленных по подвалу, и остановилось.
– Оу, – Курт неуверенно поднял глаза на обладателя обтянутого потрепанным денимом колена, в которое уперся указующий перст-горлышко судьбы.
Чуть затуманенные алкоголем медовые глаза Финна пару раз моргнули, осознавая произошедшее.
Курт тряхнул головой – все нормально, все можно переиграть.
– Что ж, нам все равно с тобой явно не последний раз это делать по долгу службы, да и это могло случиться еще во время Ромео и Джульетты, если бы кое-кто не повел себя возмутительно непрофессионально, – он подвинулся ближе к центру круга, призывая Рэйчел, сидевшую рядом с Финном, сделать то же.
– Эй, принцесса, так не честно, – возмутилась с другого конца комнаты поборница правды и справедливости Сантана. – Горлышко показало на Хадсона.
Ребята вокруг, кто еще сохранял чувство присутствия, активно закивали.
– А вот и нет, – возразил Курт и попытался незаметно толкнуть бутылку локтем, чтобы наверняка избежать дебатов.
– Я все вижу! – латиноамериканка скрестила руки на груди, подчеркнул свою решительную позицию и воистину выдающиеся формы.
Курт вздохнул.
– Сантана, кому это надо? – он заметил, как Финн чуть нахмурился и поспешил его успокоить: – Не переживай, тебя никто не принуждает, – он встретился глазами с Рэйчел, ища поддержки. – Мы с Рэйчел хорошие друзья, к тому же, начинающие актеры. Она сидит рядом с Финном, поэтому горлышко вполне могло указать на нее – сантиметром больше, сантиметром меньше. К тому же, – он покосился на Блейна, неопределенно улыбающегося рядом, – Блейн не будет ревновать.
– Да Блейн и так не будет ревновать. Правда, бровастик? – Лопез обворожительно улыбнулась, и Блейн с готовностью закивал. Не факт, что в этот момент он отдавал себе отчет в том, с чем соглашается.
Курт страдальчески закатил глаза. Кучка извращенцев, не видать вам зрелищ. Он решил, значит, ре…
– Чувак, все нормально.
Курт моргнул. В хоре завелись чревовещатели, а Финн просто не во время открыл рот?
– Прости, что?
– Все окей. Давай сделаем это, – и подался корпусом вперед, отодвигая ненавистную бутылку. Кому она вообще сдалась, и правда.
– Финн, погоди, не надо, я же знаю, как тебе некомф… – уже в следующую секунду возражение утонуло в захлестнувшей Курта панике. Потому что нет, же! Он же решил по-другому! И не был готов, что Рэйчел его не поддержит (просто не успеет поддержать), а глупый Хадсон пойдет на поводу у сидевших вокруг.
В первое мгновение у Курта перехватило дыхание, но у паники внезапно оказался вкус пива, орешков и почему-то печенья Кэрол, хотя последнего в поле зрения не наблюдалось. Курт посчитал до трех и выдохнул. Оцепенение не спадало.
Четыре-пять – поприкалывались, и хватит.
«Я очень рад за тебя, Финн Хадсон, что медленная, но верная терапия под названием «год под одной крышей с геем», плюс небольшое количество алкоголя творят с тобой такие… толерантные чудеса. Шесть-семь – а вот это уже перебор. Тем более перебор – перехватывать мою верхнюю губу своими мягкими – боже мой, какими мягкими, – губами… Да скажите же уже ему хоть кто-нибудь прекратить! Рэйчел, Блейн, Пакерман, где вы все?!»
– Кхрм.
Да благословен будет… кто? Внезапно Майк. Благослови тебя дух Джексона, внезапно!Майк, да пребудет с тобой вечно танцующая муза… Господи, что за бред.
Когда горячие губы оставили его в покое, Курт, с широко распахнутыми глазами, полными непонимания, – поспешил отклониться назад. Дыхание вернулось, резанув легкие острым лезвием.
Что это было? Шутка? Жестокая шутка. На потеху массам. Да им всем плевать на что-либо, кроме себя и своих проблем! И Финну, стало быть, тоже плевать. Так, посмеяться, доказать всем, что «он окей» со своим гомо-братом. И опустить его вот так, поцеловав при всех, играя в бутылочку. Словно он не значит ничего, словно он не знает, сколько он сам для него знач… ил.
Но стоило Курту с трудом сфокусироваться на сводном брате – и нет, не на его губах, – как внутри все сжалось. Потому что Финн смотрел на него так, словно хотел достучаться. Вколотить в его не привыкшую доверять голову что-то очень важное. И настолько трезвым и ввинчивающимся в самую сердцевину был взгляд этих золотисто-карих глаз, что уже отступившая паника вернулась вновь.
Что же ты делаешь? И… как смеешь смотреть вот так? Сейчас?!
Восемь-девять.
– Я… отойду, – Курт на ватных ногах поднялся с пола и, стараясь выкрасть побольше времени, оттянуть момент, когда станет совсем больно от разматывающихся в голове под воздействием дурацкого пойла мыслей, постарался успеть добежать до ванной, где никто не увидит…
– Курт? С тобой все нормально? – Блейн, убравший, наконец, с лица улыбку, озабоченно посмотрел на него и сжал руку.
«Со мной все отлично. Со мной всегда все отлично, ты разве не привык? Я могу смириться со всем: со вторыми ролями, с ревностью, с безразличием, со слепотой, с насмешками, с предательством. Потому что если кто-то и виноват в моих проблемах, – так это я сам. Значит, не достоин. Значит, так и надо: чтобы больно, чтобы наотмашь, чтобы всегда впустую».
Он снова посмотрел на Финна, и сердце в груди сжалось до размера грецкого ореха, став таким же твердым, не бьющимся.
You and I have memories
Longer than the road that stretches out ahead…*
*The Beatles – Two of Us
Десять-одиннадцать.
– Да, в полном порядке. Мне просто… – Курт мотнул головой и до боли прикусил губу, загоняя в себя подступившие к горлу слезы, – надо в ванную. Скоро вернусь.
Он даже заставил себя сжать его руку в ответ и только после этого пулей вылетел из комнаты. Оставалось надеяться, что это было не слишком похоже на его истерику на выпускном.
Он направился в ванную на втором этаже, а не в прилегающую к подвалу, чтобы избежать лишних вопросов, потому что совсем не был уверен, что сдержится. И точно: стоило захлопнуть за собой дверь и побелевшими, трясущимися пальцами задвинуть щеколду изнутри, как горло нещадно сдавило и слезы хлынули из глаз.
Это все алкоголь. Это только алкоголь.
Курт посмотрел на себя в зеркало.
«Какое же жалкое зрелище ты собой являешь, Курт Хаммел. И правильно, что все с тобой так обращаются, большего ты не заслуживаешь».
А как – так? Что сейчас на него нашло? Что такого он увидел в этих бездонных глазах, ставших на несколько мучительных мгновений порталом в другое время и измерение, что его лодка с названием «Maybe, this time» [я смогу не вспоминать] дала течь? Ведь в этот-то раз все уже должно было быть хорошо. Что он опять себе напридумывал? Теперь, когда уже все позади?
Это было давно. И, как говорят, – неправда. Это было не с ним, не с этим Куртом Хаммелом.
«Конечно, не с этим. Тот Курт Хаммел не сдавался. Он брал и преследовал. Иногда – перегибал палку. Но никогда не шел на попятный. А кто тебя сломал?».
Курт вздрогнул, вспомнив подвал и тот разговор.
Он перерос, пересилил, задвинул так глубоко, что не найдешь. Так, что под прессом настоящего все прошлое стало не более, чем кусочком прессованной бумаги. Одним-единственным листком со списком имен тех людей, что оставили след в сердце. Людей, которых больше нет – совсем или в том смысле, в котором они имели для него значение раньше.
Он же приказал себе перелюбить и не думать. Переварить все, переплавить в то, что даже, как оказалось, важнее – в семью, в уют, в тепло. Окружить заботой – не навязчивой, не той, с какой лез раньше. Ни на чем не настаивая, быть рядом, когда какая-нибудь Рэйчел или очередная Квинн разбивает Финна на кусочки.
And I tell myself to let the story end,
My heart will rest in someone else's hand…
How'm I gonna get over you?
I'll be alright, just not tonight
Someday, oh I wish you'd want me to stay
I'll be alright, just not tonight,
Someday…*
*Sara Bareilles – How I’m Gonna Get Over You
И, стоило отпустить, нашлась и для него сказка. Ну или… незанятая ниша. И он называл это прогрессом. Нашелся такой же, как он сам. Понимающий, приветливый, может, слишком беззаботный и местами не настолько чуткий, как хотелось бы, но… кто идеален?
А для Финна слово «семья» внезапно стало волшебным, открывшим все границы. Теперь он безбоязненно прикасался, смотрел в глаза, лез в душу, конспекты и процесс готовки. Он был теплым, а стал еще теплее, еще ближе, еще уютнее.
И еще болезненнее – если Курт хотя бы на секунду позволял себе выпустить под кожу иголочки заснувших желаний. Обманывать себя приходилось все реже, все с меньшими усилиями.
Глупо было бы врать себе, что Курт совсем остыл. Просто то, что он имел сейчас, без всякого сомнения, было лучшим вариантом. Бойфренды приходят и уходят (хоть все и мечтают о любви до гроба), а семья остается с тобой. Пусть даже и не кровная. И он привязался к Финну заново – иначе, с новой стороны, с новой силой, ничуть не меньшей, чем прежде. Представить свою жизнь без этого наивного, бесхитростного увальня рядом? Смеетесь? И, кажется, это было еще и обоюдно.
You hold me without touch.
You keep me without chains*.
Он никогда его не отпускал. И сам не уходил. Просто теперь качество поменялось.
Наверное. Нет, точно.
«Да, точно. И именно поэтому ты сейчас, как придурок, рыдаешь в ванной».
Никакой выдержки, никаких каменных бастионов – одни карточные домики. Одна банка пива и… его губы, в одночасье вернувшие все, что он знал и чего не знал, хотя и мечтал об этом каждую ночь в течение двух с половиной лет. Вскрывшие все пласты и раскопавшие под ворохом поцелуев других губ и взглядов других глаз запылившийся лист с убористым почерком...
Надо было успокоиться.
Курт прислонился лбом к холодному кафелю и шумно втянул носом воздух. В ушах, как назло, натянутыми струнами звенели строчки одной из тех страдальческих песен, которые брошенные девочки слушают в минуты отчаяния.
You loved me 'cause I'm fragile.
When I thought that I was strong.
But you touch me for a little while
And all my fragile strength is gone*.
*Sara Bareilles – Gravity
– Курт? – в дверь деликатно постучали. А ведь он так хотел побыть один. – Все хорошо? Ты пропал, и я подумал…
– Блейн, я скоро. Прошу тебя, дай мне еще минутку, – Курт не узнал собственного задушенного голоса.
За дверью неуверенно переступили с ноги на ногу.
– Я могу чем-то помочь? Если это из-за того, что тебя заставили играть, хотя ты не хотел…
– Просто уйди. Пожалуйста.
«Удивительная догадливость, – Курт с трудом сдержался, чтобы не сказать этого вслух. – Только развернутый ответ о причинах тебя едва ли удовлетворит».
Андерсона не нужно было просить дважды. В таких ситуациях он, к счастью, был деликатен. В отличие от…
– Курт! Блейн, отойди.
– Он просил не беспо…
– Курт, это я.
«Спасибо, кэп». Юноша сжал края раковины так, что хрустнули костяшки.
– Финн, не будь упрямым, я же сказал, он не пустит.
Очевидно, Блейн с его доводами не мог стать преградой на пути широкоплечего квотербека.
– Финн, это невежливо. Нужно уважать чужое пространство.
И вот о ком это он только что сказал? О Курте, склонившимся над раковиной, или о себе, кого только что беспардонно отодвинули могучей лапой?
– Курт? – уже намного тише, но ближе.
Двенадцать-тринадцать.
Звук отодвигающейся задвижки – вот и все приглашение.
Лицо Андерсона в этот момент надо было видеть. Финн даже не смог сдержать ухмылки, проскальзывая мимо него в приоткрытую дверь.
Во все еще алкогольной, но стремительно трезвеющей голове ошарашенного Блейна начала складываться мозайка. Никто и никогда напрямую не рассказывал ему о сложностях взаимоотношений его бойфренда со сводным братом. Но по случайно оброненным фразам, по многозначительным взглядам, которые товарищи по хору кидали то на Финна, то на Курта, когда предавались воспоминаниям о делах давно минувших дней (скажем, первом выступлении с песней Гаги, борьбе Рэйчел за внимание Финна в 10ом классе, когда ей в этом мешал-помогал Курт), можно было заподозрить, что эти двое что-то пережили вместе.
Но Курт никогда не рассказывал сам. А Блейн никогда не спрашивал: у него было железное правило не лезть в душу к человеку, пока тот сам не будет к этому готов. Пока он не доверится настолько, чтобы пустить тебя.
«В душу, как же, – Блейн грустно улыбнулся, разворачиваясь на каблуках и спеша покинуть коридор. – Ты в ванную-то меня не пустил».
Он же любил его. Любил и восхищался.
Восхищался его силой воли, его смелостью. Сам он сбежал, не дожидаясь наступления того ада, через который прошел Хаммел. А его храбрый Курт нашел в себе силы вернуться. И ему рядом с ним тоже захотелось попробовать перебороть свой страх.
Восхищался его легкостью: как он прощал, как забывал, как находил в ситуациях возможность порадоваться. «Всегда зиг, когда ждешь заг». Блейн думал, Курт не на шутку обидится, если роль Тони достанется не ему, а его бойфренду – новичку, да еще и младше на год. Но нет: через пару дней его ждал приятный сюрприз – Курт искренне за него радовался и подбадривал. Он был идеальным бойфрендом и другом. Он простил даже Рэйчел, на которую за ее вступление в предвыборную гонку можно было бы разозлиться раз и навсегда. Хотя на Рэйчел невозможно злиться – она слишком милая, и он чувствовал с ней некую родственность. Он искренне завидовал их с Куртом планам уехать в Нью-Йорк вместе. Ему до этого оставался еще целый год…
Их отношения были сказочными: трепетными, романтичными, идеальными. Его устраивало абсолютно все. Особенно с недавних пор, когда они вышли на новый уровень. Хотя держаться за руки и смотреть на милого, трогательного, забавного Курта само по себе уже было восхитительно, но они были вместе уже полгода, и… разве секс – не закономерное продолжение идеальных отношений? После того случая в машине он боялся, что Курт закроется, но он снова сделал «зиг».
Чаще всего ему казалось, что у них в паре полное взаимопонимание. И лишь иногда в глазах его любимого мелькали не совсем понятные ему эмоции: обида или разочарование, тоска или досада, а иногда казалось, что он ненадолго выпадал из этой реальности, переносясь мыслями далеко-далеко. И все это – абсолютно без видимых причин. Но, стоило Блейну накрыть его нежную руку своей, Курт снова начинал улыбаться – мягко приподнимая уголки рта, словно светясь изнутри.
Блейн был рад делиться с Куртом своими планами на будущее, рассказами о прошлом, достижениями настоящего. И ему было радостно, когда Курт делился кусочками своей жизни. Правда, делал он это не очень охотно, но Блейн и не настаивал. Курт вообще был достаточно закрытым человеком, так зачем доставлять ему лишний дискомфорт? К тому же, любое напряжение можно было снять песней. И это было прекрасно.
И вот теперь – снова эти непонятные реакции, нежданные слезы и какие-то обиды. Он не доверяет ему? Или доверяет, но все же меньше, чем брату?
Курт просто на все слишком остро реагировал. В свете того, что на репетициях Вест-Сайдской истории Блейну теперь частенько приходилось целоваться с Рэйчел – он не испытывал по этому поводу никакого негатива, скорее, это было забавно, – он стал легче относиться к поцелуям. И в любой другой ситуации Блейн бы действительно не понял, с чего Курт вообще так отреагировал на дурацкую игру. Это же прикольно, что Финн изжил в себе последние следовые остатки гомофобии! В любой другой ситуации. Но не сейчас. Сейчас на уровне солнечного сплетения у Блейна зародилось противное чувство беспокойства – словно мерзкий маленький паучок щекотал его изнутри своими тоненькими лапками.
Когда он вернулся в подвал, из стерео-системы лилось что-то заунывно-лиричное, и Блейн поспешил переключить трек, да так и завис с пультом управления в руке. Мозайка сложилась.
And now I miss everything
About you
I can't believe I still want you
After all the things we've
Been through
I miss everything about you
Without you.*
*Colbie Caillat – I Never Told You
Среди сидящих на полу ребят он нашел Рэйчел и, подсев со спины, задал на ухо один-единственный волнующий его вопрос:
– Он любил его?
Рэйчел отклонилась к нему на плечо, запустила маленькие пальчики в тугие кудряшки и заулыбалась:
– Знаешь, иногда мне кажется, что до сих пор любит. Его не поймешь.
Внутри похолодело и стало как-то скользко.
Словно тебе уже давно рассказали анекдот, смысл которого ты понял только сейчас, и смеяться уже глупо. Да и не смешной он ни капли. Скорее, грустный, как странные сказки, которые включают иногда по Уэстервилльскому радио.
Жил да был в одном забытом богом городишке мальчик-гей. Как-то так вышло, что влюбился этот мальчик в натурала. И так хотел он быть счастливым, что делал все мыслимое и немыслимое, лишь бы быть со своим счастьем. И перестарался. Они даже стали жить вместе, вот только причина была неожиданная: их родители поженились, а они стали братьями. Вот такое, дружок, чувство юмора у этого мира. Ну а сказочке конец.
Только чувствовал Блейн: есть в этой сказочке какой-то изъян. Какая-то хромая логика, словно не довели в ней что-то до конца.
И только сейчас понял, что именно.
***
– Зачем?! Просто скажи: ЗАЧЕМ ты это сделал? – глаза Курта сверкали яростью и отчаянием, кулаки отчаянно сжались.
«Вот только посмей сказать, что это была игра», – говорил его взгляд, и Финн даже не стал пытаться. Да он и не хотел.
В тесной ванной слишком мало места для двоих, если один из них – колонча-футболист. Финну ничего не оставалось, как обнять Курта, притянув близко-близко, и, зарывшись в душистую макушку носом, прошептать, надеясь на то, что его поймут:
– Прости, я не должен был этого делать… – тело в руках дернулось и уперлось кулаками в грудь, пытаясь вырваться, – сейчас. Я должен был сделать это раньше.
Курт всхлипнул и замер, переваривая услышанное, пробуя слова на языке.
Первым и самым ярким желанием было ударить. Как он только посмел?! Забавно: еще десять минут назад он сомневался и не верил в то, что прочитал во взгляде квотербека. А сейчас уже злится и находит поводы высказать ему все, что думает. За все годы, когда не мог произнести ни звука. Внутри клокотала и пузырилась, переливаясь через край, чистая злость и обида, замешенная на густом вареве из нетерпения и восторга – неужели все это взаправду?
Курт зажмурился. «Какой же ты идиот, Курт Хаммел. Как быстро ты готов отбросить все, что нажил таким трудом, потерять свое хрупкое равновесие ради чего-то непонятного, непроверенного, ненадежного. И кто тебе вообще сказал, что тебе что-то предлагают в обмен на твои слезы и глупое, глупое сердце?»
– Финн, ответь мне, – он с силой высвободился из объятий и, до боли сведя брови и заглядывая в мать-вашу-к-черту-все-о-чем-я-вообще-думаю-самые-родные-на-свете глаза. – Как давно?
Повисла пугающая своей насыщенностью тишина. В ней было больше смысла, чем во всех сказанных до настоящего момента словах.
– Мне кажется, с того момента… – Финн замялся.
Он проговаривал про себя возможные вопросы и ответы уже сотню раз. Трясся, сдавался, брал с себя слово не делать глупостей и забирал его вновь, решая раз за разом все тверже, что дальше тянуть уже некуда: либо пан – либо пропал.
– Когда Берт выгнал меня после… – он опустил взгляд в пол, но уже в следующий же момент снова поднял виноватые глаза на Курта, – того случая в подвале. Когда я понял, что сказал. И насколько это было несправедливо.
– То есть ты, – идеально отшлифованный ноготь юноши уперся в грудь квотербеку, – утверждаешь, что причиной всего (чего всего? а, не важно, логика явно хромала и сдавалась под напором нахлынувших эмоций) стала… жалость ко мне? – он с трудом подавил в себе возмущение: нужно выслушать, нужно подождать.
Но его глаза уже прожгли в Финне дырку.
– Нет, не жалость, конечно, – поспешил заверить его Финн, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля.
Он не был готов к таким вопросам. В его голове они всегда звучали по-другому и более миролюбиво.
– Просто я понял, что весь мой страх перед тобой объяснялся лишь тем, что я… боялся поверить…
– Избавь меня от этой банальщины, ради всего святого, – холодно выдохнул Курт. – Это так… предсказуемо, Финн, – он разочарованно покачал головой.
Слезы уже давно высохли, в глазах пылал огонь праведной инквизиции, и лишь распухшие от слез, искусанные губы выдавали его крайне неспокойное состояние. И, черт возьми, как же хотелось поцеловать их в этот момент.
Курт поймал на себе взгляд Финна и отступил на два шага назад, спиной открывая дверь.
– Даже не думай.
В следующее мгновение его уже не было не только в ванной, но и на этаже, а Финн остался в растерянности стоять посреди холодного кафеля, увидевшего сейчас одну из самых странных сцен, случавшихся в этом доме. Со стороны другого вопроса, кроме как «что это было?», даже не возникало. Но глаза этих двух и то, что они несли за плечами, говорили лучше любых слов.
You and I have memories
Longer than the road that stretches out ahead
Two of us wearing raincoats
Standing solo
In the sun
You and me chasing paper
Getting nowhere
On our way back home
We're on our way home
We're on our way home
We're going home.*
*The Beatles – Two of Us
На что он надеялся? Что его не оттолкнут? Что тут же поймут-простят-примут, как заблудшего сына? После всего, что он сделал? Нет, хуже – после всего, чего он НЕ сделал из того, что должен был давным-давно? Глупо…
Но он понял. Хотя бы понял – и это главное. Действительно: ведь именно ради этого все и затевалось. Точнее, совсем не затевалось – ведь кто знал, как повернет сегодняшний вечер, – а бутылочка просто очень удачно вписалась в возможный сценарий…
Финн редко что-либо планировал заранее. Но это была уникальная ситуация. Она требовала подготовки и тщательного разбора.
Живя с Куртом под одной крышей уже год, общаясь с ним два, он перестал замечать, как много дает ему общение с ним. Курт всегда был где-то рядом, помогая специально, целенаправленно, или же просто создавая неповторимую атмосферу уюта в кругу семьи и Финна в частности. Приходил ли ты после тренировки, выжатый, как лимон, или после очередной ссоры с Рэйчел, с кашей вместо мозга от ее бесконечных противоречий («Уйди из команды! – Останься в команде!», «Брось меня! – Никогда не бросай меня», «Позаботься о себе! – Не будь эгоистом!») – дома тебя всегда ждал манящий аромат еще не остывших маффинов или шоколадного печенья, суфле или еще какой вкусной бредятины, которую готовил Курт. Он и сам пах вкусно. После этого и вообще. И иногда даже было интересно, какой же он на вкус… Должно быть, тоже потрясающий.
И вот когда начались такие «иногда», Финн, поначалу испугавшийся за свою вменяемость (переобщался с отцами Рэйчел, ну точно!), попытался осторожно, чтобы самому не перепугаться до смерти, отмотать события назад во времени и прислушаться к своим ощущениям… Получилось не сразу. Попытки с десятой. Потому что всякий раз натыкаясь на признаки чего-то… подозрительного в своих воспоминаниях, он прятал голову в песок, как заправский страус (хотя должен был быть образцовым американским оленем).
Мир был поделен на два полушария: уютное, безопасное, где есть семья и понимание, и внешний мир, мало тебя касающийся, если ты только ему чего-то не должен, где нет ничего для тебя, за что хотелось бы держаться. Жизнь, как оказалось, тоже была поделена на две части: до того, как у него появилась эта самая семья, и после. Но отправная точка датировалась даже не свадьбой, а моментом, когда в его жизни появился Курт Хаммел. Из-за которого все и случилось. Вообще все.
Случилась счастливая мама, переосознание того, что по-настоящему важно – счастья близких людей. Случилась переоценка «друзей» из футбольной команды, которые были такими же придурками, каким раньше был и он сам, помогая зашвыривать местных лузеров в помойки. Многие из этих лузеров, как оказалось, стоили больше всей команды вместе взятой. Случился хор. Не только из-за Курта, но в том числе и из-за него, потому что он был его частичкой – одной из самых значимых. Случилось поверить в себя и в тех, кто рядом. Поверить в то, что кому-то бывает не все равно, когда у тебя все летит к чертям. И что люди на самом деле умеют прощать, если любят. Случалось извиняться – не автоматически оправдываться, как это было с девчонками, лишь бы не ныли или дали себя поцеловать, а искренне хотеть все исправить. Да и что греха таить, случился… занятный опыт стоять посреди школьного коридора в платье из красной резиновой шторы.
Он не сделал слишком многого, но сделал столько и столько почувствовал в этой маленькой жизни, где был Курт, – а еще был уверен, что впереди почувствует не меньше, – что невольно пришел к выводу: Курт для него – один из самых значимых и любимых людей в этом мире. После мамы. И, наверное, даже перед Рэйчел.
В последнем он убедился, когда понял, что Рэйчел на него абсолютно все равно. Финн для нее – не более чем балласт, с которым она встречается по инерции и отчасти из жалости. Она могла бы встречаться сейчас с кем угодно или не встречаться ни с кем вовсе – все равно все ее мысли занимала лишь подготовка к поступлению и ее Большие Планы на Будещее. Она согласилась на эти формальные отношения, потому что аргументов против не нашлось. Финн сам знал, на что шел, она заранее поставила его перед фактом: моя единственная любовь – Бродвей. И поэтому качать какие бы то ни было права глупо. Он и не качал, глотая все ее фразы про будущее, в котором для него не было места. Была Она, Сцена и Огни Большого Города. Курт в этой картине был неотъемлемым элементом поддержки. Они идеально друг друга понимали: понимали амбиции друг друга и желание выбраться из этого болота. Никаких иллюзий. Просто удобно и в достаточной степени комфортно.
Наверное, все это имело право на существование: и такие «отношения», и такая «дружба». Вот только Финн всегда мечтал о чем-то другом. Надеялся, что настоящее все-таки существует. Не расчетливое, не компромиссное, а настоящее. Как когда мама целует Берта в макушку, поставив перед ним тарелку со шкворчащей яичницей с беконом. Или как когда широко распахнутые зеленые глаза смотрят прямо внутрь тебя, а губы шепчут: "I honestly love you".
Вот на этом-то самом месте Финн обычно вис и не хотел больше ни о чем думать. Хотелось отмотать пленку и поставить на паузу, навсегда оставшись в тех днях, когда он рассказывал Курту о своих переживаниях, а его посвящали в свои тайны и желания, пускали в душу.
Он же видел: Курт больше ни с кем так себя не вел. С Блейном у них были те приторно-романтичные отношения, когда вся красота плавает на поверхности, но глубже никто не ныряет. Но не потому, что не нуждается или боится, а потому, что не чувствует в глубине ничего, что могло бы заинтересовать. Блейн – в силу своего легкого характера (ему вполне хватало), Курт – в силу недоверия к людям вообще. И Финн знал: он в свое время приложил к этому руку. И это нужно было исправить.
Еще одним звоночком стал момент, когда Финн поймал себя на тотальном спокойствии при виде поцелуя Тони и Марии на сцене. Когда-то он был готов спустить три шкуры с Джесси за одно присутствие рядом с Рэйчел, от появления Пакермана рядом с его девушкой – хотя он знал, что Пак больше его не предаст, – все равно вставала дыбом шерсть. Когда-то. А теперь – нет. Никто не спорил: отчасти безопасность обеспечивалась ориентацией Андерсона (хотя периодически Финн ставил ее под вопрос, особенно, когда Сантана нарезала вокруг брюнета круги – один другого уже). Но… здесь было замешено и другое. Ответное безразличие, к которому, в конце концов, приучила его Рэйчел.
И совсем другая реакция возникала у Финна, когда он видел, как с Блейном целуется Курт. Он мгновенно закипал и старался поскорее отвести взгляд. Кто-то списывал это на его скрытую гомофобию, но сам он прекрасно понимал, что дело не в этом.
Сначала он решил, что это всего лишь собственничество: ты любил меня когда-то, теперь ты не можешь любить еще кого-то. Но, начнем с того, что такое ты все равно не будешь испытывать к сторонним людям. А продолжим тем, что в случае с другими людьми, о своих правах на которых тебе хочется заявить таким образом, всякий раз при виде поцелуя их со своим бойфрендом ты не будешь хотеть оттащить этого игрушечного бойфренда за шкирку, а самому поцеловать человека так, чтобы он и думать забыл о ком-то еще. Сделать его счастливым. Искупить свою вину и вину всех, кто когда-либо делал ему больно. И остаться рядом любой ценой. Навсегда.
Чтобы прийти к конечному выводу, Финну пришлось задать себе еще один вопрос: ты бы хотел, чтобы Курт все еще тебя любил? И, получив, наконец, ответ, он решил проверить, а осталось ли у Курта к нему хоть что-то. Для себя он решил, что даже в случае, если станет ясно: все прошло, – ничего не изменится. Он все равно будет рядом. Поддержкой – когда никто не поддерживает. Жилеткой – когда никто не видит его слез. Тем, кому Курт сможет всегда довериться.
И вот пришла пора этой вечеринки – отличной возможности попытаться что-то сделать или доказать.
И получилось. Сказать, донести хотя бы часть. Но Курт среагировал как всегда противоречиво. Он был готов поклясться, что, впуская Финна в ванную, Курт сдался с неким облегчением. И то, что он плакал за минуту до этого, тоже говорило о том, что его все еще волновало отношение Финна.
А теперь Финн стоял перед зеркалом и не знал, как быть дальше. Возвращаться в подвал и до конца вечера гипнотизировать – или, наоборот, избегать Курта не хотелось. Как и дежурно отвечать на вопрос «Всё нормально?», ловя на них двоих любопытные взгляды.
Его рассуждения прервал громкий хохот Мерседес в прихожей и визги Рэйчел. Финн вышел из ванной и остановился наверху лестницы. Ребята собирались. То ли проявили чувство такта, то ли просто…
– Уже поздно, нам пора, – пояснил Майк, сдержанно улыбнувшись Финну и как-то особенно внимательно посмотрев ему в глаза.
Хадсон благодарно кивнул.
В стороне ото всех, скрестив руки на груди, стоял Курт с делано-отстраненным видом. Когда к нему подошла прощаться-обниматься Рэйчел, он единственный раз улыбнулся уголками губ, обнимая ее в ответ. Неуверенно шагнул к нему и Блейн, но Курт как-то сдавленно выдохнул и, проговорив что-то типа «Прости, давай потом», – отступил на шаг назад. Блейн, явно борющийся с подкатившей к горлу обидой, кивнул и не стал настаивать. Они с Рэйчел, держащей его под руку, покинули дом последними.
Когда прихожая опустела, на несколько мучительно долгих секунд в воздухе разлилась напряженная тишина. Финн боялся пошевелиться. Курт закатил глаза: с этим ходячим недоразумением в молчанку можно было играть до следующего утра. Он поднялся по лестнице и, безапелляционно схватив Финна за руку, потащил в свою комнату.
– Надо поговорить.
– Угу, – поспешил повиноваться квотербек.
За окном давно стемнело, и в комнате стоял полумрак, разбавляемый лишь светом ночника на прикроватном столике.
Курт сел на кровать и, склонив голову на бок, какое-то время критично изучал Финна, после чего взглядом указал на место рядом с собой. Хадсон поколебался какое-то время и все-таки, на свой страх и риск, приземлился.
Курт взглянул на него испытывающее.
– Это точно не было шуткой, Финн? Глупой шуткой, каким-нибудь пари или просто желанием показать, что ты больше не гомофоб?
– Я никогда им и не был.
– О, ради Гаги.
Финн закусил губу и виновато шмыгнул носом.
– Не было это шуткой. Я правда хотел это сделать. Чтобы ты … – он замялся, и Курт приподнял бровь, – понял.
– Понял что, Финн? Может, ты и обладаешь невероятной интуицией Хадсонов, вот только я предпочитаю ясность в высказываниях.
Финн шумно вздохнул. Это было сложнее, чем казалось. Может, просто алкоголь начинал выветриваться из крови, забирая с собой храбрость.
Курт напряженно следил за внутренней борьбой Финна, отчаянно подыскивающего слова. Это было даже забавно – так он хмурился и порывался что-то сказать, но тут же прикусывал язык. Боялся сказать не так, но все же очень хотел.
«Это абсолютно невероятно, а я, должно быть, валяюсь с белой горячкой после вечеринки – так и знал, что Пак притащил паленое пойло! – но, кажется, он действительно искренен», – Курт снова и снова пробегал взглядом по профилю Финна, смотрел, как играют на щеках паутинки из мягкого света, забираются между каштановыми прядками, отражаются в тягуче-медовых глазах.
«Помочь ему (себе)? Возможно, я опять все не так понял, и выйдет глупо, но рискнуть стоит».
– Может, так будет легче? – и накрыл руку Финна своей.
Она была теплой и чуть шершавой. Такой надежной и приятной. За которую хочется держаться, как за островок спокойствия и прочности посреди зыбучих песков изменчивого мира. Курт не сдержал улыбки, когда Финн облегченно выдохнул и благодарно на него посмотрел.
– Курт, я… – он покачал головой. – Без тебя не было бы и половины того, что у меня есть, – он опустил взгляд на их руки. – А вообще вру, – Курт чуть напрягся. – Ничего бы не было. Или почти ничего. Ты всегда значил для меня очень много. Очень. Я уже говорил, ну, тогда, на свадьбе, что ты, как никто другой, показал мне, что значит быть мужчиной. Что значит быть человеком. Другом, товарищем, братом. Ты потрясающий, Курт, – он перевернул руку ладонью вверх и сжал нежную ладошку Курта. – И я знаю, что ничего не хочу больше, чем твоего счастья. И прости меня, но… – уголок его рта приподнялся в фирменной улыбке, – я хочу лично проконтролировать и убедиться в том, что ты счастлив. Я всегда буду рядом.
Когда он, наконец, поднял взгляд, глаза Курта блестели – и не только из-за бликов лампы. Он был настолько прекрасен в этот момент, что у Финна внутри дернулся и взорвался напряженный шарик, разлетевшись в груди на тысячи маленьких конфетти. Слабый, сильный, хрупкий, храбрый, уязвимый, несгибаемый, уникальный… Близкий, родной, любимый.
Он сам еще не понял, что делает, но через секунду уже целовал сладкие, теплые, желанные губы. Курт быстро перехватил инициативу и сам скользнул длинным язычком в его рот. Финн удивленно выдохнул и с трудом сдержал стон, когда острый кончик дразняще обвел его губы.
Свободная рука Курта скользнула ему на шею, притягивая ближе, словно боясь уже в следующий момент упустить, потерять снова. Час назад, в подвале, Финн не успел по-настоящему распробовать их поцелуй – слишком мало времени, слишком напряженная ситуация, слишком громко стучала кровь в висках. А сейчас губы Курта пульсировали, с каждой секундой становясь все горячее, настойчивее, целуя то жестко, отрывисто, захватывая неродившиеся стоны, невыраженные мысли и каждый выдох, то нежно, сладко, еле касаясь, сводя с ума своей осторожностью. Он играл, дразнил, притягивал и тут же отталкивал. Таких острых ощущений, такого чистого, взрывного желания Финн не испытывал с того первого «серьезного» свидания с Квинн, когда они впервые целовались дольше одной минуты.
Прошло несколько минут, а может быть, мини-вечность, прежде чем они смогли оторваться друг от друга. Дышалось с трудом, и, срываясь с привычной орбиты, кружился мир внутри и снаружи.
– И что мы будем делать дальше? – задал вопрос Курт.
Финн рассеянно посмотрел на подушки, и юноша рассмеялся, проследив за его взглядом.
– Я спрашиваю не про настоящий момент.
– А, – Финн улыбнулся, а уши, и без того красные, запылали еще сильнее. – Вообще?
Вопрос был серьезным и требовал обсуждения. Но взывать сейчас к здравому смыслу было глупо. И все же попытаться стоило.
– Вообще, – Курт игриво пробежал пальцами от затылка Финна к открытым в вороте рубашки ключицам, и тело тут же прошил электрический разряд.
– Вообще – забрать тебя себе и никогда не отпускать, – Финн перехватил его руку и, поднеся к губам, поцеловал кончики пальцев.
«А начать прямо сейчас на этой кровати», – нахально пискнуло в мозгу.
– Но как же Рэйчел и Блейн? – Курт сам не верил, что говорит это сейчас. Сейчас, когда он, наконец, дождался того, во что перестал верить давным-давно.
Финн покачал головой, заглядывая в глаза.
– Рэйчел и Блейн тут ни при чем. Это не о них, – мягкие губы коснулись запястья. – Они и так привыкли, что все всегда вертится вокруг них и дается просто и легко. И вот сейчас – это их не касается. Это касается нас.
Курт согласно кивнул, не в силах возразить. Не сейчас. Позже. Они обязательно все обсудят и к чему-нибудь придут. Все прояснится. Но… потом, – он словно оправдывал сам себя, зная, что никаких оправданий быть не может.
Финн отвел его руку назад, подаваясь навстречу, и приник губами к бьющейся на шее жилке. Курт всхлипнул и, обеими руками зарывшись ему в волосы, изо всех сил потянул большого, горячего квотербека на себя, укладываясь на спину. Тот скользнул широкой ладонью под острые лопатки, держа вес на одной руке, нависая сверху, и перехватил нижнюю губу, убийственно медленно проведя по ней языком.
«Как-то быстро мы перешли в горизонтальную плоскость, – подумал про себя Курт. – Слишком быстро. Всего-то год вместе живем».
Он улыбнулся своим мыслям и отдался ощущениям жарких, влажных поцелуев на своей коже.
Финн с каждой секундой проваливался все глубже в затягивающую горячую бездну, поглощавшую все звуки и мысли, оставляющую лишь оголенные провода нервных окончаний, когда от каждого прикосновения срывало все границы, разрывало на кусочки, и ты знал: собраться воедино можно было только с ним – таким горячим и податливым в твоих руках.
Температура зашкаливала, и вскоре невыносимо жарким стал казаться каждый лоскут ткани. Первым за ненадобностью полетел на пол джемпер Финна, следом – рубашка Курта, лишившаяся по вине некоторых одной пуговицы. Наказание последует позже, а пока он ограничился лишь легким укусом в шею, призванным служить осуждением, но вызвавшим лишь низкий грудной рык виновника, который еще сильнее вдавил Курта в матрас.
Ему было мало, он задыхался от нехватки кислорода, единственным источником которого стал сейчас Курт. Кончики пальцев, как раскаленные угли, обжигали прикосновениями, ввинчивались под кожу, цепляя не ребра и позвонки, а гудящие от напряжения нити, натянутые до предела по всему телу: зацепишь в одном месте – отзывается всюду. Миниатюрные ладони рисовали узоры на его спине и груди, и каждый новый завиток подводил его все ближе к краю, за которым не было пути назад. Пальцы Курта задержались на его сосках, и с губ Финна сорвался тихий стон. В глазах рассыпались икры, и он пропустил тот момент, когда ловкие пальцы расправились с ремнем на его джинсах.
Мозг подавал слабые признаки жизни, неуверенно возражая, но терпя поражения одно за другим.
Не помня себя, Финн откликнулся на осторожные прикосновения безотчетным движением вперед, толкаясь Курту в ладонь. Тот на секунду остановился, раздумывая, и уже в следующий момент помогал нависавшему над ним парню избавиться от оставшейся одежды. Когда пальцы сжались вокруг горячей пульсирующей плоти, Финн, кажется, выдохнул все свои легкие. Еще немного – и мэйлмэн был бы бессилен.
Насколько он знал по недомолвкам и оброненным фразам-взглядам, Курт уже делал это с Блейном.
От мысли о кудрявом конкуренте к животному желанию подмешалась злая ревность, отчего еще сильнее захотелось доказать самому себе и ему, что Курт – только его. Всегда был, всегда будет. Секундное отвлечение сыграло на руку, и он смог выйти из оцепенения. Он снова поцеловал Курта – не спеша, осторожно прихватывая зубами припухшие губы, проникая языком глубже, исследуя, пробуя на вкус, изучая, глотая вырывающиеся стоны – свои? его? Курт под ним выгибался навстречу, прижимаясь плавящейся кожей к его груди, таял в руках, нетерпеливо вскидывал бедра. Когда он втянул в себя его язык и стал осторожно посасывать, тормоза у Финна отказали окончательно. Он рвано выдохнул, вырвался из сладостной ловушки рта Курта и стал прокладывать дорожки из порывистых поцелуев от шеи к тонким ключицам, от ключиц и подключичных впадинок, – сладких, нежных, с настолько непозволительно тонкой кожей, что, кажется, язык мог в любой момент проникнуть куда-то глубже, под нее, – еще ниже. Каждый сантиметр этого безупречного тела заслуживал не одной минуты внимания, но некогда-некогда-некогда и мало-мало-мало, – стучало в висках, билось в венах, в каждой клетке, застилая глаза пеленой, убирая из мира все звуки, кроме их шумного дыхания и канонады сердцебиения.
Мягкий живот, чувствительный и нежный, молочная кожа – такая светлая, что почти светящаяся, – всхлипы и стоны от каждого поцелуя.
Проклиная всех модельеров на свете, Финн с трудом справился с узкими джинсами – и это был еще не самый запущенный вариант из гардероба Хаммела.
На эти ноги, эти бедра, эту талию, на все это можно было любоваться вечно. Обводить их контуры руками снова и снова, не уставая восхищаться и разрываясь на кусочки. Но что-то надо было делать дальше, потому что оба уже были на пределе – и извивавшийся в руках Курт, и не соображающий уже ровным счетом ничего Финн.
Умоляющий взгляд, тюбик смазки, впихнутый в руку – конечно, у него все приготовлено, – закушенные губы, неуверенные движения пальцев в горячей тесноте. Вопрос в глазах – и, о боже мой, только не паникуй, Финн, это не должно слишком отличаться от обычного секса (хотя ты знаешь, что врешь: оно отличается уже только потому, что это Он, это с Ним, и это все, вокруг чего сейчас вертится твой мир), – кивок и движение вперед. Всхлип, стон, выступившие в уголках глаз слезы – ну конечно же, он все-таки сделал ему…
– Больно? Курт?
– Заткнись, ради всего святого, и не останавливайся, – на выдохе, а обратно не вдохнул.
Но еще один толчок, второй, третий – и он раскрылся ему навстречу, подался вперед, насаживаясь сам, подстраиваясь под ритм, впиваясь ногтями в спину, поясницу, бедра, шепча в ухо его имя.
«Финн». Всего-то – «Финн», – а сколько счастья. Неужели он дожил до того момента, когда можно, не таясь, шептать его имя, не прикусывая всякий раз язык? Когда все фантазии, наконец, стали реальностью? Он долго теперь не насытится звучанием этого простого слова на своем языке. Снова и снова будет шептать ему в шею, в ухо, в самые мысли, в самую душу, чтобы он почувствовал, сколько вмещает в себя одно его имя.
Уже одно это могло довести его до оргазма, но в этот раз факторов было куда больше, и вскоре оглушающая, лишающая чувства времени и пространства волна затопила все вокруг.
Прошла целая вечность или одно-единственное мгновение – абсолютно неважно, потому что все равно ощущений, эмоций, желаний, сколько сердце прогнало по венам за этот час (день? жизнь?) было настолько много, что до боли мало. Слишком много, чтобы жить, но недостаточно, чтобы умереть. А так хотелось. Потому что после взрыва это правильно – умирать. Чтобы больше не было ничего, что могло бы испортить твое абсолютное счастье. Но Курт решил для себя, лениво перебирая влажные волосы Финна, носом уткнувшегося в изгиб его шеи, что взрыв одной звезды просто стал в этот раз рождением новой.
Теплое дыхание – все еще немного неровное, – умиротворяло и заставляло улыбаться. Финн придвинул Курта за талию ближе к себе – но разве это близость, когда только что вы пережили такое?
– И все-таки было больно, – прошептал он виновато и мазнул носом по нежной щеке.
Курт переплел свои пальцы с его, большими, приятными, теплыми, и, лукаво улыбнувшись, шепнул в ответ:
– Больно, Финн, – это без тебя. И не там, а здесь, – и положил его руку себе на грудь.
Something always brings me back to you.
It never takes too long.