Мой первый фик в жизни

[BB22]

И пишется. И смотрится. И рисуется. И поется. И спится сладко. И мечтается - еще слаще. И дышится. И даже не страшно, что на пару дней снова - чуть холоднее.
До четырех утра (по старому времени)) писала фик по Алисе ) Просто уже не выдержала: никто эром не балует, а хотелось - безумно Ну а чтобы вышла не просто постельная зарисовка, еще невероятным усилием нагрузила это всё рассказами про детство Шляпника (: дикошарость.

Название: Пора
Пейринг: Шляпник/Алиса
Рейтинг: R
Предупреждение: AU, OOC, ну, как обычно и выходит ) последняя часть - POV.

читать

Пальцы Шляпника прикоснулись к холодной медной ручке входной двери.
Что, если ее нет дома? Может быть, она уехала в очередное свое доброе-дальнее? Чешир же предупреждал: сначала нужно твердо удостовериться...
Но поздно - защелка издает сдавленный "клац", и дверь охотно, без скрипа, открывается вовнутрь.
Будто ждали тебя здесь...
Прихожая заставлена коробками, какими-то свертками, мебелью, повсюду следы спешки и сборов.
Сердце стучит так сильно, что закладывает уши.
Неужели опоздал? Переехала?
С каким трудом он нашел ее дом. Кажется, за эту неделю его спустили с сотни крылечек, тысячу раз обозвали "клоуном" и "сумасшедшим", и еще миллион раз одарили настолько презрительными взглядами, что даже он, умеющий в нужный момент пропустить что-то мимо ушей и глаз, сделав над собой усилие и загнав гордость подальше, не смог не обидеться и не усомниться в том, что он_делает_это_не_зря.
Как? Как только она может жить в этом мире? Когда Чешир сказал, что будет нелегко вспомнить, как же все там, на Поверхности, устроено, Шляпник не придал этому значения.

***
Он был здесь когда-то. Кажется, несколько веков или жизней назад. В Подземье время течет совсем уж странно, и понять, сколько же он пробыл там, - не просто сложно, а в принципе невозможно. Тем более, со Временем у него сложились и вовсе непростые отношения...
Когда-то этот мир окружал его так же, как теперь - Подземье. Но никогда он не мог назвать его Своим. Своим миром, Своим домом, Своей жизнью. Это был мир рамок и ограничений, насмешек и непонимания. Делать шляпы? Что за занятие для юного шотландца?
В то время шла гражданская война, и любой - и стар, и млад - должен был всеми силами помогать родине. Но не изготовлением же шляп... Тэррант был еще слишком юн для участия в военных действиях, и наблюдал за всем со стороны. Впитывал, так сказать, с молоком матери, все эти заразительные настроения и идеи, когда люди шли, ведомые только им понятными идеалами, но зато с горящими глазами и пылающими сердцами. Шли и сгорали в своем же собственном огне. И как бы ни было это все противно молодому Хайтопу, но какая-то нездоровая тяга к Сопротивлениям осталась с ним навсегда.
А он не мог не шить. Уже в свои двенадцать он на глаз умел определять обхват головы любого зашедшего в пекарню матери визитера. В его голове тотчас же рождались идеи самые невероятные, совершенно неуместные и не соответствующие времени. Но он жил ими. Найдет где-нибудь кусок подходящего материала, материи, ленты, основы - и пытается сделать из этого чудо.
Ох, сколько с ним намучалась матушка. Отец погиб в одном из сражений, и все, что осталось от старшего Хайтопа - это пекарня, которая перешла его жене. Но времена были тяжелые, люди уходили на войну, в полях почти никто не работал, и сырья для всевозможных кренделей и пирожков уже не хватало. Мать принялась шить - снабжала "своих" одеждой и подобием мундиров, которые были чуть поплотнее обыкновенных рубашек да жилетов. Посадила за это дело и Тэрранта, да тот все никак не мог делать все, как надо: не проследишь за ним лишние пять минут - так он вместо пуговицы пришьет какую-нибудь цветную ленту или бант, вовремя не обметаешь низ пиджака - по краю пустит целую вереницу всяких там кружевов или, того хуже, гусиных перьев, которые найдет во дворе. "Мама, так же веселее!" - говорит. Там подрежет, здесь зашьет - и готов новый шутовской наряд. Будто не видит, как мать плачет по ночам, ничего не успевая.
Война кончилась, Тэррант подрос, нужно было браться за настоящее дело, которое смогло бы приносить доход. Снова привести в надлежащий вид пекарню, попытаться наладить поставки муки, сбыт на рынке, в общем, попытаться превозмочь свою тягу к украшательству и творчеству, и стать деловитым и толковым.
И так это было глубоко противно его сердцу, что он начал закрываться в себе. Месяц, второй - и залегли у него под глазами тени. Серые, мрачные, пугающие. Молодых щек коснулась болезненная бледность, а зеленые глаза словно бы выцвели. И лишь когда он закрывался по ночам в своей комнате и что-то шил в свое удовольствие, можно было услышать из-за двери, как он что-то тихонько напевает себе под нос. Что-то бодрое, незатейливое и на каком-то тарабарском языке.
И вот однажды он пропал. Просто наутро его не оказалось в комнате. Шляпы, обрывки лент, булавки, ткани - все было разбросано в своем привычном беспорядке. Все эти дни Тэррант трудился над одним цилиндром - предметом его гордости. Он говорил, что делает его для себя. Впервые. И вот его-то как раз и не было на месте. Как не было и строптивого ребенка.
Матушка так и не узнала, что же случилось на самом деле. Просто той ночью юный Шляпник услышал, как в углу его комнаты скребется мышь. И, подойдя посмотреть на нахального зверька, с удивлением обнаружил рядом с норкой одетого, словно человечек, мышонка в бриджах и красном камзоле. Мышонок оказался весьма воинственной девушкой, и сказал, что был послан "по делу". Видите ли, "им нужен новый шляпник", а некий вездесущий кот сказал, что "он знает одного перспективного безумца". Все прочие условия Тэрранту уже были совсем не важны: он услышал о том, что его сумасшедшее воображение, не укладывающееся в рамки окружающей его реальности, кому-то нужно! Рассказ мыши содержал достаточно красочных описаний загадочного Мира, о существовании которого мало, кто знает. Приключение было настолько заманчивым, да и в груди у мальчика все затрепетало от восторга: "Вот оно, вот, о чем я мечтал и чего ждал!" - что тут же были забыты все матушки и пекарни. Совместными стараниями нора была расширена до приличных размеров (мышь пообещала, что после их ухода все "затянется само собой"), и Тэррант ушел. Ни разу не пожалев о содеянном.

***
И вот он снова в этом мире. Проведя полгода без Алисы, исписав кучи салфеток и даже скатерть на столе бесконечными стихотворениями и письмами к той, кого не смог удержать, Шляпник решил, что не простит себя никогда, если хотя бы не попытается ее вернуть. Сопротивление, как уже было сказано, было у него в крови. Нет Сопротивления режиму Красной Королевы - будем сопротивляться сложившимся обстоятельствам. Смириться - ни за что.
Чешир, как самый изворотливый и мобильный житель Подземья, вызвался проверить, где может располагаться дом Алисы, но информации на этот счет ни у кого в избытке не было - лишь МакТвисп приблизительно знал, где в прошлый раз смог "поймать" Алису.
Где есть вход - там есть и выход. И, несмотря на недостаточность информации, Шляпник рискнул выбраться через ту_самую_нору в тот_самый_лес на окраине поместья Эскотов. Сказать, что его приняли в их доме холодно, - все равно, что не сказать ничего. "Мерзкого страшилу и нахала" выпроводили за пределы имения, возмутившись самому факту того, что "этот подлец" может заявиться в чужой дом и спрашивать, где сейчас находится Алиса Кингсли. Четкого ответа, понятное дело, Шляпник не получил, но, в потоке брани, услышал, что Алиса является партнером по торговому предприятию лорда Эскота, и она, судя по всему, проживает в Лондоне.
Шляпник отправился искать девушку там. Стоит ли говорить, что представления о масштабах поиска у него не было ни малейшего. Кое-как добираясь на перекладных по самым немыслимым маршрутам (благо, МакТвисп отыскал в своих хранилищах стащенные монетки из Мира на Поверхности, которые ранее мыслил хранить как сувениры о геройских своих походах), Шляпник попал в Лондон. И вот уже неделю скитался буквально по всем закоулкам и домам, выясняя, не знает ли кто, где живет мисс Кингсли.
Натерпевшись немалых страданий, информацию он узнал. И однажды днем даже видел издалека, как из конки, остановившейся у "стратегического" дома, выходила барышня с золотистыми волосами. Но она так скоро скрылась за дверью, а Шляпник за эти дни уже понял, как реагируют на него люди, что, дабы не смущать родственников Алисы своим "клоунским" видом, решил, что лучше попытает счастье как-нибудь ночью. Пусть это также могло выйти ох, каким боком, но, все же, вероятность на встречу перво-наперво с Алисой, а не с ее мамой или дворецким, повышало. Не получилось бы войти в дверь - Тэррант бы попытался воспользоваться окном. Так он решил.
Сколько вещей, сколько ненужностей... Зачем люди обременяют себя всем этим скарбом? Разве нужно им еще что-то, кроме стола, за которым можно было бы пить чай в пять вечера? Ну, еще стульев, чтобы на них сидеть, да одной кровати.
Они переезжают. Если еще не переехали... - уколом в самое живое.
Тебя можно искать всю жизнь. Я не пожалею ни минутки, моя Алиса. Но в этом мире, боюсь, я долго не протяну...
Дальше по коридору и на лестницу. Где еще может располагаться комната вечно мечтательной чудачки? Как можно выше.
Лишь бы не скрипели ступени. Одна, вторая, десятая. Куда теперь? Ему так хотелось увидеть ее прекрасные глаза, струящиеся локоны, услышать хоть одно слово от нее.
Дай мне знак…
Половица посреди коридора на втором этаже предательски скрипит. Сердце и дыхание замирают, как по команде. Тишина сменяется нерешительной поступью за одной из дверей. Кажется, все_получилось.
- Алиса...
Искристые глаза округляются, изгоняя сонный туман:
- Тэррант, - Алиса не верит своему зрению. - Как ты...здесь? Господи, пока тебя не увидели - быстро сюда!
Девушка отступает в комнату, нетерпеливо взмахнув рукой, указывая на то, что ее гостю нужно последовать за ней.
На ней надета необычная ночная рубашка - темно-синий, чуть блестящий, шелк. Длина едва ли достает колен. Да, ты натворила дел, Алиса Кингсли. Перевернула все устои, и даже не собираешься подстраиваться под ограничения этого мира.

***
- Ох, Тэррант, только скажи мне, что это - не сон, - ты закрываешь за моей спиной дверь, и я чувствую, что моя голова начинает кружиться от безмерного счастья: я нашел тебя, я здесь, я вижу тебя снова.
- Не сон, мой Бравный Воин. Ручаюсь чудом сохраненной головой, - я приподнимаю свой цилиндр, и ты улыбаешься. Впервые за полгода я вижу твою улыбку: самую светлую, самую искреннюю, самую чистую улыбку той Алисы, которую я запомнил с твоего первого прихода к нам.
- А я буквально недавно вернулась из Китая. Уже вторая поездка, знаешь... - ты немного рассеянно протискиваешься мимо наставленных в твоей комнате коробок, подходишь к окну.
- Китай? - я следую за тобой, останавливаюсь в полуметре, не смея приблизиться.
- Да, страна такая на Востоке, - ты отмахиваешься от воспоминаний, как от назойливых мух. - Ничего такого. Мне сачала понравилось, а потом поняла, что все люди везде одинаковые. Безумно скучны и глупы. Что толку, что у них другой цвет лица и разрез глаз. Разве что, вещи носят яркие и поинтереснее местных...
Теперь ясно, откуда на тебе это странное одеяние.
- Алиса, ты...скучала? - голос предательски вздрагивает, мне страшно услышать ответ.
Ты, обтекаемая лунным светом из окна, поворачиваешься ко мне и смотришь оччень выразительно. На дне зрачков плещется легкая паника.
- Шляпник, да! Я не просто скучала, - ты сжимаешь руки в кулачки, - я очень скучала. Страна Чудес мне снится почти каждую ночь. Мирана снится, Брандашмыг снится, Братья снятся, Заяц, Мальямкин, ты...снишься.... - ты опускаешь глаза на мгновение, потом снова поднимаешь их на меня, и я понимаю всё.
Неловкая пауза, твое дыхание в тишине... Кажется, мне больше ничего не нужно. Хоть иди сражайся с новыми Бармаглотами, чтобы выплеснуть внезапно нахлынувший эмоциональный порыв. Ты, словно на что-то решившись, делаешь несколько шагов в мою сторону, но случайно запинаешься о коробку на полу и падаешь прямо мне в объятия. Хрупкое, невесомое тело оказывается в моих руках. От неожиданности я чуть отступаю назад и, не удержавшись на ногах, сажусь на диван, стоящий у стены. Ты невольно следуешь за мной, в результате падения как нельзя более удачно приземлившись ко мне на колени.
Кажется, мы только что спугнули липкое неудобство и взамен получили облегчение и капельку веселья. Невозможно не улыбаться, глядя на такую девушку. Девушку, изменившую режим правления в другом Мире, девушку, не побоявшуюся взглянуть в глаза чудовищам, девушку, отважно вступившую в деловой мир, где правят мужчины. И несмотря на все это - самую нежную, самую трепетно любимую, самую милую во всем свете.
И вот сейчас она сидит у меня на коленях. И ее голубые глаза - словно горные озера - на расстоянии ближе, чем одно дыхание. И от кожи ее исходит аромат корицы, привезенной из дальних стран. И эта ночная рубашка, черт бы ее подрал, такая тонкая, что мне стыдно, стыдно, безумно стыдно прикасаться к моей Алисе. Словно бы она и вовсе без нее. Может, без было бы как раз лучше, потому что этот шелковый обман - сам по себе штука стыдноватая... Малейшее движение пальцев - и скользкая ткань придает им ускорение. И вот ты только что придерживал ее за плечи, любуясь ее нежным личиком, - а вот уже ладони сами соскользнули ей на лопатки, такие острые, такие маленькие, словно у изящной птицы. Она чуточку сутулится, и это ничуть ее не портит, а лишь придает еще большую беспомощность и хрупкость.
Она здесь. Она рядом. Она с тобой, Безумный Шляпник. Так насколько безнадежно твое безумие?...
- Алиса... - шепчешь. Повторяешь неслышно снова и снова, зарываясь ей в волосы, привлекая ее к себе. Обнять посильнее - и кажется, Бравный Воин сломается пополам. Маленькая, милая, тонкая, светлая и светящаяся. Теплая, несмотря на прохладу шелка под пальцами.
Ее длинные тонкие пальцы прикоснулись к твоим волосам. Прикоснулись и чуть призадумались: а стоит ли. Какая-то копна сена, права слово. Жесткие кудри-пружинки. Горящие даже в темноте, будто бы они - это угли. Нет, не испугалась, - ловишь себя на мысли, чувствуя, как пальцы зарываются глубже в шевелюру. Руками она обвила твою голову, чуть опасливо подалась вперед. Боится и не совсем понимает, что же тебе, идиоту этакому, еще надо. И ты тоже боишься. Боишься сделать не то и не так. Неверно понять ее дыхание и блеск горных озер в ее глазах. Спугнуть и обидеть. Не веришь своему счастью. И только шепчешь: Алиса....
Она чуть отстраняется и смотрит тебе в глаза. Отважно. Вот не как-нибудь. Тут больше не нежности, не страха, не любопытства - хотя все это тоже присутствует. Тут - решимость: Шляпник - полный Болванщик, значит, надо действовать самой. И когда ее нежные губы чуть приоткрываются, ты, словно пущенная стрела из тетивы, которую натягивали не эти пару минут, не эти полгода, а, кажется, всю твою жизнь, устремляешься ей навстречу.
И больше нет ничего в этой вселенной - над и под землей. Только эта томительная легкость, эта изнуряющая нежность ее ванильных губ. Ты знал, ты всегда знал, что они должны быть ванильными, и никакими больше. Ты представлял их вкус, даже когда пил чай с чем-то таким не похожим на ваниль, как брусника или крюква. И всегда чуть застывал в миллиметре от краешка чашки, чтобы вздохнуть поглубже после обрушившегося видения.
Она целует так отважно и неумело, что ты ненароком улыбаешься. Какая-то доля секунды - а она заметила.
- Чему ты улыбаешься? - почти что с вызовом, чуть нахмурившись (и как только все эти настроения могут так скоро прийти на смену нежности?).
- Своим мыслям, - говоришь ты и улыбаешься еще шире, вкладывая все извинение, на которое способен, полив сиропом из благоговения и, не удержавшись, все же добавив щепотку снисходительности.
- Знаю я твои мысли, - буркнула и насупилась. Глаза на секунду отвела в сторону, и стала похожа на обиженную Мальямкин.
Не удержался и засмеялся:
- Милая моя девочка, ты прекрасна. Я отдам все миры и все свое безумие за тебя одну.
Испуганный, совершенно серьезный, взгляд - на меня:
- Не говори так. Не надо отдавать безумие. Это - самое лучшее, что есть. Как - без него?
Ну же, Шляпник, хватит сидеть истуканом. Руки - все еще где-то на ее лопатках. Проводишь костяшками пальцев вдоль ее позвоночника, словно пересчитываешь жемчужины в ожерелье Королевы. Вверх - и снова вниз, чуть дальше.
- Я боялся, Алиса... Боялся сойти с ума еще больше. От горя. От ожидания. От того, что тебя не было рядом. Могло статься, что клин выбил бы клин, и я бы стал нормальным...
- Не смей, - крепко-крепко сжимает в объятиях, - ты мне нужен такой.
Еле касаясь губами, целует в висок. Словно бабочка села. Удержать бы это мгновение, запечатлеть в вечности. Она_целует_мои_мысли. Мой израненный разум, мою больную фантазию.
И снова - поцелуи, и уже настойчивее и беззастенчивее. Горячий сладкий язычок пытается подстроиться под мои сбивчивые порывы. Твои щеки, твой подбородок, твоя шея... Разве есть что-то прекраснее? Да, пожалуй, что есть - ключицы и ямочка между ними. В нее - носом - ненадолго, чтобы не заметила, как мне хочется вот так замереть навсегда. Пальцы к величайшему удивлению находят на рубашке маленькие пуговицы. Ох, уж, эти китайцы. Работа, прямо сказать, ювелирная. Но это - не задачка для умелых пальцев заправского портного. И вот уже можно почувствовать под ладонями обжигающе бархатную обнаженную кожу той, которую желал всю свою жизнь.
Шелк буквально стекает с ее плечей, ненадолго задерживается на миниатюрной груди, останавливается только на самом драгоценном. Но это - только пока ты сидишь на моих коленях, мое чудесное безумие.
Уже не так страшно смотреть тебе в глаза. Уже нет тревоги, что могу обидеть. Просто вдруг понимаешь, что или сейчас - или никогда. И однажды ты уже показал себя полным идиотом, Тэррант Хайтоп, так и не поцеловав, не сказав и не сделав ничего, чтобы она, твоя боль, твоя душа, твое счастье, осталась с тобой.
Она дышит глубоко, мерно, но часто. И невозможно не отвести взгляда от ее светящегося мягким, почти лунным, светом личика, чтобы не взглянуть чуть ниже... Интересно, а в Подземье у нас есть достойные скульпторы, которые могли бы увековечить твою точеную фигурку в веках?
Еще каких-то полминуты - и она лежит на расшитых золотой нитью подушках. Павлины, обезьяны, кажется, даже утконосы... Все смешалось и все рядом. Тесьма по краю заканчивается кистью. Должно быть, это богатая и красивая страна, Алиса, - этот ваш Китай... Но только что тебе толку от этих игрушек, если твоя душа томится? Разве эти павлины и мартышки заменят ливрейных лакеев-лягушек, дракомошек и грифонов в нашей стране, которыми можно не просто любоваться, но с которыми можно еще и вести увлекательнейшие беседы.
Снова - легкая тревога в глазах, когда ты смотришь на меня снизу вверх. Волосы разметались по подушкам, белоснежные руки вспорхнули вверх, да так и застыли на полдороги.
- Тэррант, я пойду с тобой, - я не могу разобрать всей смеси эмоций в твоем шепоте. Ты рада, ты боишься, ты сомневаешься? Да, ты просто хочешь, чтобы в этот раз тебе отрезали пути к отступлению, не дав других альтернатив. Ты хочешь, чтобы я утвердил твое решение. И я сделаю это с радостью.
- Я всегда буду рядом, - и, словно печать, я ставлю на этой фразе поцелуй.
Мои ладони накрывают твои, сильнее вжимая тебя в подушки. Пальцы сплетаются с пальцами, сжимают сильнее, не желая отпускать. Ты чуть прикусываешь нижнюю, уже чуть припухшую от сотен поцелуев, губу, когда горячие волны накатывают впервые. А за ними - еще и еще. И уже не ясно, как могло быть по-другому когда-то. Без твоего тепла, без твоей бесконечной свежести, ванильности, коричности, мармеладности. Без тебя, моя Алиса.
Нет. Клин клином не выбьешь. Во всяком случае, не в этот раз. Сегодня безумие умножилось на тысячу и возвелось в квадрат. Но стало только по-приятному запутаннее, и ничуть не нормальнее.
И когда первые лучи бледного Лондонского рассвета прокрались в комнату, заставленную коробками, и один из них коснулся твоей щеки, я поймал его губами и тихо прошептал тебе на ухо: "Пора".

Вообще валяется тут: пост в соо